Вернись из полета [сборник 1979, худож. С. Л. Аристокесова] - Наталья Федоровна Кравцова

Взявшись обеими руками за голову, Тася с минуту молча посидела на стуле, потом улеглась на койке, повернувшись лицом к стенке. Она устала и не хотела больше участвовать в разговоре. Слышно было, как она потихоньку кряхтит, чтобы не стонать.

Рая попросила Таню:

— Покарауль у двери. Предупреди, если появится сестра.

Таня вышла, а Рая достала из-под матраца толстую палку, которую там прятала, и, опустив ноги на пол, осторожно встала. Опираясь на палку, медленно прошлась по комнате.

— Больно? — спросила я, видя, что она морщится.

— Понимаешь, поет все время. Но сколько же можно лежать? И так уже вторую неделю.

Врач еще не разрешал ей ходить, но у Раи была своя теория: ногу нужно упражнять, тогда рана быстрее заживет.

Утомившись, она села на койку и потрогала больное бедро.

— Смешно: почему-то кажется, что одна нога короче другой.

Хиваз смотрела на нее с завистью.

— Вот и тебя скоро выпишут…

Она вздохнула, вероятно, подумав о предстоящей операции, и, ни к кому не обращаясь, спросила:

— А я смогу летать?..

Приближалось время обхода врача. Сегодня хирург назначит Хиваз час операции. Обычно он оперирует после обеда.

В раскрытое окно заглядывало солнце. Вместе с легким ветерком в комнату врывались запахи весны и тут же смешивались со стойким больничным запахом. Недалеко отсюда высились горы. Цвели деревья. По утрам в долине роз стоял прозрачный туман. Ничего этого девушки не видели. Они только знали название города: Ессентуки.

Я встала, собираясь уходить. Хиваз подняла на меня черные испуганные глаза и тихим капризным голосом протянула:

— Не-ет, не уходи-и… — Она попыталась улыбнуться, словно просила простить ее слабость. — Расскажи, как… цветет… — Не договорив, она закрыла лицо руками и сказала: — Иди.

Медленно отступая к двери, я продолжала смотреть на Хиваз. Она лежала, закрыв ладонями лицо, и я не знала, как ее успокоить.

— Я приду к тебе, Хиваз… Завтра.

Повернувшись к двери, я чуть не столкнулась с Таней. Она вошла незаметно и стояла тихо, с потухшим, отсутствующим взглядом, опустив голову. Ее лицо, обычно подвижное, окаменело. Все сразу поняли: что-то произошло. Я догадалась: Дуся…

Нерешительно Таня подняла голову, обвела всех взглядом и сказала:

— Дусю Носаль… убили.

— Не может быть! — воскликнула Рая. — Я же ей письмо…

Таня повернулась ко мне.

— Да, это правда. Уже десять дней прошло, — подтвердила я.

На тумбочке еще лежало Дусино письмо. Она подбадривала Раю и Хиваз, обещала прилететь за ними, когда их будут выписывать из госпиталя.

Рая вдруг рванулась, будто хотела вскочить и немедленно куда-то бежать, но, застонав от боли, осталась сидеть в постели, запрокинув голову и закусив губу. Ее густые темные волосы, собранные в пучок, рассыпались по подушке.

Хиваз ничего не говорила и только в ужасе смотрела на меня. Губы ее подрагивали, будто она хотела что-то сказать, но у нее не получалось. Наконец еле слышно она прошептала:

— Лучше бы меня.

Через линию фронта

Они не вернулись в ночь на первое мая. Их долго ждали, дежурили на аэродроме, но они так и не прилетели.

Праздник был омрачен. Днем десяти летчицам торжественно вручали ордена. Каждая выходила из строя, и командир дивизии поздравлял ее и передавал награду. А два ордена некому было получать, и они остались лежать на столе в красных коробочках…

Прошло три дня, и мы узнали, как все произошло.

…Когда обстрел, прекратился, Руфа еще раз оглянулась: на земле, в самом центре развилки дорог, горела автомашина, та самая, в которую попала бомба. Темный дым клубился над огнем.

— Посмотри, Леля, машина горит! — сказала она в переговорную трубку.

Но Леля не ответила, и Руфа как-то сразу почувствовала: что-то произошло… Стояла тишина. Такая удивительная тишина, какой в полете не бывает. Эта тишина резала слух.

Она взглянула на мотор: винт замер, широко раскинув неподвижные лопасти, В передней кабине Леля, пытаясь запустить мотор, нагибалась, двигала рычаги, подкачивала заливным шприцем бензин… Винт не двигался. Самолет планировал, теряя высоту, и стрелка высотомера скользила от цифры к цифре в сторону нуля.

Наконец Леля коротко произнесла:

— Все. Не запускается.

— Что, попали в мотор, Леля? — спросила Руфа, хотя и так все было ясно.

— Да. Еще когда ты бомбила.

Включив свет в кабине, Руфа нашла на карте место, где находился самолет, и моментально определила, что до линии фронта не дотянуть.

— Сколько остается до линии фронта? Успеем? — услышала она Лелин голос.

Можно было сразу же уверенно сказать «нет», но так не хотелось произносить это «нет», что она, помедлив, ответила:

— Точно не знаю… Держи курс 80°. Так ближе всего.

— Руфа, скажи мне, сколько минут до линии фронта, — повторила Леля настойчиво.

— Десять.

Внизу, чуть светлея домами и прямыми улицами, проплыла станица. Высота быстро падала. Было ясно: придется садиться на территории, занятой немцами. Обе девушки разглядывали землю, темневшую внизу: черные массивы леса, неширокая, бегущая змейкой река, в лесу — серые прогалины, пересекающие массивы под прямыми углами.

Леля предложила выбрать для посадки одну из таких прогалин и, подвернув самолет так, чтобы лететь вдоль нее, продолжала снижение.

— Подсвети у самой земли ракетами, — попросила она.

— Зачем, Леля? Лучше в темноте…

Конечно, ракеты не помогут: все равно на второй круг не уйдешь. А немцы обратят внимание… И Леля не стала настаивать. Пусть в темноте…

Руфа оторвала взгляд от земли и посмотрела вверх, на звезды, мерцающие в небе, на полоску Млечного Пути над головой… Кто знает, может быть, она никогда больше не увидит ни этих звезд, ни Лелю, ничего…

— Леля, — позвала она, — я хочу… давай с тобой простимся… На всякий случай…

— Глупости! Приготовься к посадке!

Земля приближалась. Самолет летел по центру прогалины, с обеих сторон под крыльями тянулась граница леса. Ухватившись за борта кабины, Руфа следила за тем, как вырастают по бокам темные стены. Ракетницу она все-таки держала наготове.

Слева совсем близко мелькнули деревья… Справа… Сейчас — земля… Внезапно — толчок! Машина, резко с треском развернувшись, остановилась, накренившись набок.

Руфа больно стукнулась обо что-то лбом, потерла ушибленное место и позвала сначала тихо, прислушиваясь к собственному голосу, потом громче:

— Леля! Леля!

Молчание. Поднявшись во весь рост, она увидела, что Леля сидела, уткнувшись головой в приборную доску. Тогда она выбралась из кабины на крыло и стала тормошить подругу.

— Очнись, Леля! Очнись!

Медленно та подняла голову, потрогала рукой.

— Ты сильно ушиблась, да? Ну ответь!

— Дерево… зацепили…

Самолет лежал, накренившись, в каком-то странном положении. Вся левая плоскость была исковеркана и поломана. Шасси подкосилось.